Неточные совпадения
И живо потом навсегда и навеки останется проведенный таким
образом вечер, и все, что тогда случилось и было, удержит верная
память: и кто соприсутствовал, и кто на каком месте стоял, и что было в руках его, — стены, углы и всякую безделушку.
Мне казалось, что после такого несчастия все должно бы было измениться; наш обыкновенный
образ жизни казался мне оскорблением ее
памяти и слишком живо напоминал ее отсутствие.
Вчера видел он ее в первый раз, но в такую минуту, при такой обстановке и в таком костюме, что в
памяти его отразился
образ совсем другого лица.
Он видел, что наиболее легко воспринимаются и врастают в
память идеи и
образы художественной литературы и критические оценки ее идей,
образов.
«Вождь», — соображал Самгин, усмехаясь, и жадно пил теплый чай, разбавленный вином. Прыгал коричневый попик. Тело дробилось на единицы, они принимали знакомые
образы проповедника с тремя пальцами, Диомидова, грузчика, деревенского печника и других, озорниковатых, непокорных судьбе. Прошел в
памяти Дьякон с толстой книгой в руках и сказал, точно актер, играющий Несчастливцева...
Глубже и крепче всего врезался в
память образ дьякона. Самгин чувствовал себя оклеенным его речами, как смолой. Вот дьякон, стоя среди комнаты с гитарой в руках, говорит о Лютове, когда Лютов, вдруг свалившись на диван, — уснул, так отчаянно разинув рот, как будто он кричал беззвучным и тем более страшным криком...
Клим достал из кармана очки, надел их и увидал, что дьякону лет за сорок, а лицо у него такое, с какими изображают на иконах святых пустынников. Еще более часто такие лица встречаются у торговцев старыми вещами, ябедников и скряг, а в конце концов
память создает из множества подобных лиц назойливый
образ какого-то как бы бессмертного русского человека.
В
памяти Клима воскрес
образ девочки, которая — давно когда-то — лукаво читала милые ей стихи Фета.
Их речи, долетая в кабинет к нему, вызывали в его
памяти жалкий
образ Нехаевой, с ее страхом смерти и болезненной жаждой любви.
Каждый день прощаюсь я с здешними берегами, поверяю свои впечатления, как скупой поверяет втихомолку каждый спрятанный грош. Дешевы мои наблюдения, немного выношу я отсюда, может быть отчасти и потому, что ехал не сюда, что тороплюсь все дальше. Я даже боюсь слишком вглядываться, чтоб не осталось сору в
памяти. Я охотно расстаюсь с этим всемирным рынком и с картиной суеты и движения, с колоритом дыма, угля, пара и копоти. Боюсь, что
образ современного англичанина долго будет мешать другим
образам…
— Знаю, — безучастно произнес Алеша, и вдруг мелькнул у него в уме
образ брата Дмитрия, но только мелькнул, и хоть напомнил что-то, какое-то дело спешное, которого уже нельзя более ни на минуту откладывать, какой-то долг, обязанность страшную, но и это воспоминание не произвело никакого на него впечатления, не достигло сердца его, в тот же миг вылетело из
памяти и забылось. Но долго потом вспоминал об этом Алеша.
Он поклялся на коленях пред
образом и поклялся
памятью отца, как потребовала сама госпожа Красоткина, причем «мужественный» Коля сам расплакался, как шестилетний мальчик, от «чувств», и мать и сын во весь тот день бросались друг другу в объятия и плакали сотрясаясь.
Идешь вдоль опушки, глядишь за собакой, а между тем любимые
образы, любимые лица, мертвые и живые, приходят на
память, давным-давно заснувшие впечатления неожиданно просыпаются; воображенье реет и носится, как птица, и все так ясно движется и стоит перед глазами.
Действительно, женщина, несущая вместе с
памятью былого упоения весь крест любви, все бремя ее, жертвующая красотой, временем, страданием, питающая своей грудью, — один из самых изящных и трогательных
образов.
Бедная Саша, бедная жертва гнусной, проклятой русской жизни, запятнанной крепостным состоянием, — смертью ты вышла на волю! И ты еще была несравненно счастливее других: в суровом плену княгининого дома ты встретила друга, и дружба той, которую ты так безмерно любила, проводила тебя заочно до могилы. Много слез стоила ты ей; незадолго до своей кончины она еще поминала тебя и благословляла
память твою как единственный светлый
образ, явившийся в ее детстве!
Но рядом с этими дилетантами рабства какие мрачные
образы мучеников, безнадежных страдальцев печально проходят в моей
памяти.
Главным
образом я предпринял мой труд для того, чтоб восстановить характеристические черты так называемого доброго старого времени,
память о котором, благодаря резкой черте, проведенной упразднением крепостного права, все больше и больше сглаживается.
Заканчивая этим рассказом портретную галерею домочадцев,
образы которых уцелели в моей
памяти с наибольшею живостью, я считаю нелишним оговориться.
Качества эти были настолько преобладающими в ней, что из всей детской обстановки ни один
образ не уцелел в моей
памяти так полно и живо, как ее.
Два дни и две ночи спал Петро без просыпу. Очнувшись на третий день, долго осматривал он углы своей хаты; но напрасно старался что-нибудь припомнить:
память его была как карман старого скряги, из которого полушки не выманишь. Потянувшись немного, услышал он, что в ногах брякнуло. Смотрит: два мешка с золотом. Тут только, будто сквозь сон, вспомнил он, что искал какого-то клада, что было ему одному страшно в лесу… Но за какую цену, как достался он, этого никаким
образом не мог понять.
Я пишу не историю своего времени. Я просто всматриваюсь в туманное прошлое и заношу вереницы
образов и картин, которые сами выступают на свет, задевают, освещают и тянут за собой близкие и родственные воспоминания. Я стараюсь лишь об одном: чтобы ясно и отчетливо облечь в слово этот непосредственный материал
памяти, строго ограничивая лукавую работу воображения…
Таким
образом борозда утопала все глубже, но надпись все оживала, сохраняя
память о чьей-то начальственной «строгости» и об ее «жертве».
Случилось это следующим
образом. Один из наших молодых учителей, поляк пан Высоцкий, поступил в университет или уехал за границу. На его место был приглашен новый, по фамилии, если
память мне не изменяет, Буткевич. Это был молодой человек небольшого роста, с очень живыми движениями и ласково — веселыми, черными глазами. Вся его фигура отличалась многими непривычными для нас особенностями.
Инцидент был исчерпан. В первый еще раз такое столкновение разрешилось таким
образом. «Новый учитель» выдержал испытание. Мы были довольны и им, и — почти бессознательно — собою, потому что также в первый раз не воспользовались слабостью этого юноши, как воспользовались бы слабостью кого-нибудь из «старых». Самый эпизод скоро изгладился из
памяти, но какая-то ниточка своеобразной симпатии, завязавшейся между новым учителем и классом, осталась.
Образ отца сохранился в моей
памяти совершенно ясно: человек среднего роста, с легкой наклонностью к полноте. Как чиновник того времени, он тщательно брился; черты его лица были тонки и красивы: орлиный нос, большие карие глаза и губы с сильно изогнутыми верхними линиями. Говорили, что в молодости он был похож на Наполеона Первого, особенно когда надевал по — наполеоновски чиновничью треуголку. Но мне трудно было представить Наполеона хромым, а отец всегда ходил с палкой и слегка волочил левую ногу…
В связи с описанной сценой мне вспоминается вечер, когда я сидел на нашем крыльце, глядел на небо и «думал без слов» обо всем происходящем… Мыслей словами, обобщений, ясных выводов не было… «Щось буде» развертывалось в душе вереницей
образов… Разбитая «фигура»… мужики Коляновской, мужики Дешерта… его бессильное бешенство… спокойная уверенность отца. Все это в конце концов по странной логике
образов слилось в одно сильное ощущение, до того определенное и ясное, что и до сих пор еще оно стоит в моей
памяти.
Разум тут цепенеет, рассудок без действия ослабевает, воображение теряет свое крылие; единая
память бдит и острится и все излучины и отверстия свои наполняет
образами неизвестных доселе звуков.
Оттого нередко он затеет что-нибудь возвышенное или широкое, а
память о натуральной мерке и спугнет его замысел; ему бы следовало дать волю счастливому внушению, а он как будто испугается высоты полета, и
образ выходит какой-то недоделанный» («Рус. бес.»).
Вон там еще желтеют ветреницы — это первые весенние цветы на Урале, с тонким ароматом и меланхолическою окраской. Странная эта детская
память: Нюрочка забыла молебен на площади, когда объявляли волю, а эту поездку на Самосадку запомнила хорошо и, главным
образом, дорогу туда. Стоило закрыть глаза, как отчетливо представлялся Никитич с сапогами за спиной, улыбавшийся Тишка, телега с брательниками Гущиными, которых Семка назвал телятами, первые весенние цветы.
Нюрочка сильно смутилась, — у ней в голове мелькнул
образ того черного ангела, который запечатлелся в детской
памяти с особенною рельефностью. Она припомнила дальше, как ей сделалось больно, когда она увидела этого черного ангела разговаривающим у ворот с обережным Матюшкой. И теперь на нее смотрели те же удивительные, глубокие серые глаза, так что ей сделалось жутко. Да, эта была она, Аглаида, а Парасковья Ивановна называет ее Авгарью.
Самые первые предметы, уцелевшие на ветхой картине давно прошедшего, картине, сильно полинявшей в иных местах от времени и потока шестидесятых годов, предметы и
образы, которые еще носятся в моей
памяти, — кормилица, маленькая сестрица и мать; тогда они не имели для меня никакого определенного значенья и были только безыменными
образами.
Много ли, мало ли времени она лежала без
памяти — не ведаю; только, очнувшись, видит она себя во палате высокой беломраморной, сидит она на золотом престоле со каменьями драгоценными, и обнимает ее принц молодой, красавец писаный, на голове со короною царскою, в одежде златокованной, перед ним стоит отец с сестрами, а кругом на коленях стоит свита великая, все одеты в парчах золотых, серебряных; и возговорит к ней молодой принц, красавец писаный, на голове со короною царскою: «Полюбила ты меня, красавица ненаглядная, в
образе чудища безобразного, за мою добрую душу и любовь к тебе; полюби же меня теперь в
образе человеческом, будь моей невестою желанною.
Но я тут же почувствовал, что, сколько бы я ни жил, забыть это движение, взгляд, улыбку Зинаиды было для меня навсегда невозможно, что
образ ее, этот новый, внезапно представший передо мною
образ, навсегда запечатлелся в моей
памяти.
Это была, если позволено так выразиться, гастрономическая
память, потому что сосредоточивалась главным
образом не в голове, а в желудке.
С неумолимой, упорной настойчивостью
память выдвигала перед глазами матери сцену истязания Рыбина,
образ его гасил в ее голове все мысли, боль и обида за человека заслоняли все чувства, она уже не могла думать о чемодане и ни о чем более. Из глаз ее безудержно текли слезы, а лицо было угрюмо и голос не вздрагивал, когда она говорила хозяину избы...
Она забыла осторожность и хотя не называла имен, но рассказывала все, что ей было известно о тайной работе для освобождения народа из цепей жадности. Рисуя
образы, дорогие ее сердцу, она влагала в свои слова всю силу, все обилие любви, так поздно разбуженной в ее груди тревожными толчками жизни, и сама с горячей радостью любовалась людьми, которые вставали в
памяти, освещенные и украшенные ее чувством.
У меня, к сожалению, плохая
память на стихи, но одно я помню: нельзя было выбрать более поучительных и прекрасных
образов.
Но тут мысли в моей голове перемешались, и я заснул, не придумавши ничего существенного. К счастию, сама судьба бодрствовала за Старосмыслова, подготовив случай, по поводу которого всей нашей компании самым естественным
образом предстояло осуществить идею о подпитии. На другой день — это было 17 (5) сентября,
память Захарии и Елисаветы — едва я проснулся, как ко мне ввалился Захар Иваныч и торжественно произнес...
Гофман едва ли таким
образом оканчивает свою повесть; но такою она сложилась, такою осталась в
памяти Джеммы.
Голова действительно кружилась у Санина — и над всем этим вихрем разнообразных ощущений, впечатлений, недосказанных мыслей постоянно носился
образ Джеммы, тот
образ, который так неизгладимо врезался в его
память в ту теплую, электрически-потрясенную ночь, в том темном окне, под лучами роившихся звезд!
Притупленное воображение силилось создать какие-то
образы, помертвелая
память пробовала прорваться в область прошлого, но
образы выходили разорванные, бессмысленные, а прошлое не откликалось ни единым воспоминанием, ни горьким, ни светлым, словно между ним и настоящей минутой раз навсегда встала плотная стена.
В этом виде он совсем не напоминал рабочего, и в
памяти лозищанина ожил опять мимолетный
образ, который мелькнул уже раз в вагоне.
Я знал внуков, правнуков тогдашнего поколения, благодарной
памяти которых в изустных рассказах передан был благодетельный и строгий
образ Степана Михайловича, не забытого еще и теперь.
Теперь, на расстоянии всей огромной, долго, бурно, счастливо и содержательно прожитой им своей жизни,
образ моей матери все яснее, отчетливее ему, и
память о том, что связано с ней, остра.
Весть о смерти Жозефа естественным
образом вызвала в
памяти Бельтова всю его юность, а за нею и всю жизнь.
Варвара Михайловна (просто, грустно, тихо). Как я любила вас, когда читала ваши книги… как я ждала вас! Вы мне казались таким… светлым, все понимающим… Таким вы показались мне, когда однажды читали на литературном вечере… мне было тогда семнадцать лет… и с той поры до встречи с вами ваш
образ жил в
памяти моей, как звезда, яркий… как звезда!
Приемыш не принимал ни малейшего участия в веселье товарища. Раскинув теперь руки по столу и положив на них голову свою с рассыпавшимися в беспорядке черными кудрями, он казался погруженным в глубокий сон. Раз, однако ж, неизвестно отчего, ветер ли сильнее застучал воротами, или в
памяти его, отягченной сном и хмелем, неожиданно возник один из тех страшных
образов, которые преследовали его дорогой, только он поднял вдруг голову и вскочил на ноги.
Егорушка протер глаза. Посреди комнаты стояло действительно сиятельство в
образе молодой, очень красивой и полной женщины в черном платье и в соломенной шляпе. Прежде чем Егорушка успел разглядеть ее черты, ему почему-то пришел на
память тот одинокий, стройный тополь, который он видел днем на холме.
Литвинов попытался изгнать из головы
образ Ирины; но это ему не удалось. Он именно потому и не вспоминал о своей невесте; он чувствовал: сегодня тот
образ своего места не уступит. Он положил, не тревожась более, ждать разгадки всей этой"странной истории"; разгадка эта не могла замедлиться, и Литвинов нисколько не сомневался в том, что она будет самая безобидная и естественная. Так думал он, а между тем не один
образ Ирины не покидал его — все слова ее поочередно приходили ему на
память.
Эти речи, эти
образы, быть может, не задерживаются в его
памяти в ярких и резко очерченных формах, но они несомненно оставляют в его сознании общее впечатление сочувственного, родственного.